ОТ ВОЛГИ И ДО САМОГО БЕРЛИНА…

На столе передо мной стоит фотография в рамке. На ней – моя бабушка, улыбающаяся, красивая, как актриса, глаза сияют, аристократические пальцы обхватили спинку стула. Позади темнеет голландская печь, от которой так и веет уютом и основательностью. Обычная бытовая зарисовка, если не знать дату, когда было сделано фото. Зима 1942, бабушка в эвакуации в поволжском городе, а не в Ленинграде, где она должна быть. Ей повезло, как и многим членам нашей большой тогда семьи – хоть и претерпевали голод и бомбежки ехавшие в эвакуацию дети, но выжили, мужчины вернулись героями… К  сожалению, у миллионов других людей всё сложилось иначе.  

Для моей семьи начало войны совпало с жарким летом 1941 года, ленинградской глубинкой и приехавшими туда, в родительский дом, пятью братьями-сёстрами. Железнодорожная узловая станция Вялка – бомбежки начались почти сразу, детей стали прятать в лесу. О начале обстрела предупреждал маленький, нескольких недель от роду телёнок, который прятал голову под стог сена и кричал. К войне не относились серьезно – к августу, говорил мой дедушка, война уже закончится – потерпите немного. Однако шло время, надежды на это таяли, и вместе с последним эшелоном, идущим в Поволжье,  женщины и дети, мои тёти и бабушки, были эвакуированы. Дорога с многочисленными авиа-налётами и остановками заняла месяц. После этого ослабевшие дети могли только пить молоко и лежать на печах и лавках. Глухая поволжская деревня, простые добрые люди, в огороде горох и репа, в лесу ягоды, невиданной красоты американская кукла на новый, 1944 год, от войны – только отголоски, но… Моя мама до тридцати лет видела бомбежки во сне. Это было другое поколение, выживших и видевших то, что мы даже не можем себе представить.

 Даже конец войны, 1945 год, не был простым. Дедушка, как специалист, был направлен в Вильнюс – работать начальником почты, а бабушка стала главным бухгалтером Управления связи. Семья с двумя маленькими детьми добирались по железной дороге, была подобрана ещё одна девочка-подросток Марусенька (в конце войны она нашла свою семью и воссоединилась с ними). Дедушка приехал в Вильнюс первым, отвоевав в Карелии и получив контузию.

Сильно разрушенный Вильнюс, пребывающий на военном положении, в суматохе вокзала стоит молодая женщина с детьми и пожитками, к которой подходят девушки-студентки. «ПрОшу, пани, прОшу, давайте мы вам поможем», - приветливо щебечут они. Чемоданы и узлы, в которые упаковано всё необходимое – припасы, бельё, детская одежда, исчезают вместе с этими милыми барышнями. Остаётся бабушка, малютки, её документы в сумочке и швейная машинка Зингер. Она теперь стоит в шкафу, в детстве мне нравилось любоваться узорами на чугунном стане и вдыхать её запах – вещи с историей пахнут особенно. Я даже не подозревала, что если бы не эта старая швейная машинка, возможно, не было бы ни мамы, ни меня – с её помощью бабушка шила и перешивала вещи, за это давали хлеб, молоко, картофель. Удивительно, сколько было ситуаций «на грани», и как каждый раз находилось что-то (или кто-то), помогающее выжить. Семью поселили в квартиру барона, немца по происхождению, который уехал в Германию. Для детей, родители которых почти круглосуточно заняты на работе, это было настоящее раздолье – можно было лазать по огромным шкафам и звенеть оттуда сервизами, можно кидать спички под кровать, устроить пожар, чудом спастись. Можно пытаться по дереву вылезти из окна второго этажа на волю, а там много интересного, шатры цыганского табора стоят – но с детьми там случаются неприятности… Уцелели – сложно представить, как.

Я учусь в магистратуре на факультете медиалингвистики НовГУ и работаю фотографом в музее-заповеднике. При предметной съемке в фондах в руках оказываются предметы, от которых память о войне становится осязаемой. Это свидетельства, что остались от Второй ударной армии – прострелянные каски, именные фляжки, наградное оружие… Коробочки аккуратно свёрнутых в марлю осколков, вынутых из красноармейцев полевым хирургом-немцем.  Немцем, стоявшем по другую сторону баррикад.

История, воплощенная в знаковых предметах или письменных подтверждениях, например блокадных дневниках, лично меня заставляет задуматься, ощутить пережитую трагедию как часть опыта, понимание которого для меня, честно говоря, запредельно. Война, как социальное потрясение, поляризует общество. В схожих условиях одни сохраняют человеческое достоинство, другие скатываются на уровень звериной жестокости или полностью утрачивают внутренний стержень. Война несет огромные потери, она чудовищна, но память о ней необходима, чтобы адекватно оценить происходящее и избежать повторения. Всё меньше остается людей - живых свидетелей тех событий, поэтому историческую память нужно будет  поддерживать. В этом я вижу одну из задач современных медиа – знакомить общество с «обычными» житейскими историями, которые подчас включают в себя целую эпоху, являются основой для оценивания ситуации обществом и дальнейшего формирования идентичности.